Российское агентство «Левада-центр» опубликовало рейтинги институционального доверия россиян. Согласно исследованию церковь и религиозные организации остаются среди лидеров доверия, уступая армии, президенту и спецслужбам. Тем не менее, это исследование комментируют как весьма неприятное и тревожное для церкви. Дело даже не в цифрах, которые выглядят все еще вполне прилично. Дело в динамике.
В течение 30 лет количество тех, кто готов доверять церкви, существенно менялось. Минимальный показатель фиксируется в 1999-м, когда «доверчивых» среди опрошенных было всего 31%. Однако к 2009 г. — напомню, в этом году на патриарший престол взошел нынешний предстоятель РПЦ патриарх Кирилл — готовых доверять было уже 48%. Следующие девять лет доверие к церкви удерживалось на этом уровне — опрос в 2018-м показывает те же 48%. И вдруг всего за год церковь теряет сразу 8%: в 2019-м «доверчивых» остается всего 40%.
Но хуже доверия — недоверие. За десять лет между суровым 1999-м, когда тех, кто не доверяет церкви, было 14%, до знакового 2009-го, когда таковых осталось всего 10%, динамику можно считать удовлетворительной. Но период правления патриарха Кирилла постоянно сопровождался ростом количества недовольных: в 2018-м их стало 18%, а всего через год — в нынешнем году — уже 22%.
Итого за один год церковь в России потеряла 8% в рейтинге доверия и прибавила 4% в рейтинге недоверия. В данный момент ее баланс — 40 против 22 на каждую сотню граждан.
Есть два обстоятельства, о которых стоит сказать справедливости ради. Снижение доверия к церкви — вроде бы общемировой тренд. Причем дело не столько в снижении религиозности — она-то как раз не падает. Снижается доверие именно к церкви как институту. Вообще к институтам и иерархиям в наш век глобализации и горизонтальных связей доверие заметно проседает — это касается не только церкви. Доверие к президенту, спецслужбам и армии отчасти связано со спецификой загадочной русской души и спецификой самих этих институтов. Вернее, это уже второе обстоятельство — понимания слова «доверие».
Скажу честно: соцопросы о доверии — не тот жанр, который и сам по себе вызывает у меня доверие. Что понимается под доверием вообще и в каждом конкретном случае? Ведь совершенно очевидно, что доверие к церкви и к армии, к президенту и к СМИ, к ЖЭКу и соседу — это совершенно разные доверия. Но у подобных опросов есть смысл — они показывают эмоциональное состояние общества в отношении тех или иных институтов. «Нравится — не нравится» было бы, наверное, уместнее. Но «нравится», с точки зрения строгой науки, какой хочет выглядеть социология, никуда не годится — вкусовщина и субъективность в чистом незамутненном виде.
Я не социолог и могу себе позволить: церковь россиянам нравится все меньше и не нравится все больше. И то, что записывают это поражение главным образом на счет РПЦ, а ответственность возлагают на патриарха Кирилла, симптоматично и, пожалуй, справедливо. Потому что если говорить о религии в контексте институтов, то кто и что еще есть в России, как не РПЦ и ее патриарх? Скажу вам больше: при патриархе Кирилле РПЦ окончательно и бесповоротно превратилась в институт. Патриарх-менеджер ставил перед собой такую цель — формализовать, взять под полный, тотальный контроль иерархию и финансовые потоки, и немало в том преуспел.
Нам бы, конечно, хотелось думать, что снижение популярности РПЦ в собственной стране — хотя бы отчасти следствие нашего успеха. Но если так и есть, то лишь отчасти и опосредованно. Конечно, самые большие репутационные потери РПЦ понесла в последний год — год после рождения ПЦУ и дарования ей Томоса об автокефалии. Но этот год в то же время оказался весьма непростым для российской внутренней политики. Именно в этот год взгляды россиян оторвались, наконец, от бесконечного созерцания «ужаса и хаоса», царящего в Украине, и сосредоточились на собственных палестинах. Где, как оказалось, с ужасом и хаосом тоже все в порядке.
В целом падение авторитета РПЦ и лично ее руководителя в российском обществе — следствие множества факторов, и не все они зависели именно от его воли и поступков. Общемировые тренды, исчерпание постсоветского духовного поиска, вхождение в активную жизнь нового поколения, с которым никто в церкви даже не пытался искать общий язык, — все это, можно сказать, «объективные причины», не зависящие непосредственно от руководства РПЦ.
Были и другие «объективные причины». Слишком высокое доверие к формально негосударственной структуре могло не входить в планы Кремля и его хозяина, который стремился стать — и стал — пупом земли российской. С этой целью репутация патриарха постоянно подвергалась атакам. А поскольку патриарх Кирилл и сам не был чужд идее оказаться в роли пупа — если не всея русского мира, то хотя бы его церковного воплощения, — то его личный рейтинг, как камень на шее, тянул вниз рейтинг всей РПЦ.
Разрушить репутацию патриарха на самом деле было нетрудно. Он не успевал за трендами и на фоне путинского однотонного политического бомонда вызывающе торчал, как пестрая клумба на сером пейзаже, — оставался бизнесменом образца 90-х, гордо выставляющим напоказ свой доход и свою неограниченную власть — этакий вторичный половой признак финансового благополучия. Он как будто не заметил, как серые пиджаки снова вернулись в моду, вытеснив малиновые, как швейцарские «котлы» спрятались под бухгалтерскими нарукавниками, как выражение лиц, еще недавно разное — хищное, хитрое, агрессивное, азартное, дерзкое или обманчиво-благожелательное, снова стало казенным и стандартным. Предметы роскоши, конечно, не исчезли, но их заботливо задвинули за кулисы. Швейцарские курорты оказались вытеснены из эфиров поездками за грибами в Туву.
Компрометировали патриарха преимущественно именно этим — вызывающей роскошью. То находилась нехорошая квартирка с нанопылью и «сестрой патриарха» (именно так, в кавычках). То исчезали брегеты, оставляя по себе отражение на полированной поверхности стола. То тиражировались роскошные выезды патриарха личным поездом, яхтой или кадиллаком. Те, кто отслеживал и в нужный момент сливал в прессу эти истории, прекрасно знал, что средний россиянин этого барства не поймет.
Со временем сюжеты становились все хардкорнее — появились странные церковные приюты, в которых сирот били (и даже убивали). Возникли, как чертики из коробочки, священники-педофилы. О епископах-мздоимцах и говорить нечего.
Приложился, конечно, и сам патриарх — он показал себя как настоящий «менеджер» постсоветского образца. Со своим представлением о «жесткой вертикали», при которой главное достоинство персонала — умение стоять навытяжку перед начальством, главный показатель успеха компании — денежный поток, а успех миссии также определяется количественным показателем — сколько открыто новых приходов, построено храмов, то есть сколько земли удалось подгрести в пользование или, лучше, собственность церкви. Программа застройки «типовыми храмовыми сооружениями» Москвы и других крупных городов — отличная иллюстрация «менеджмента» образца патриарха Кирилла. И исчерпывающее объяснение его провала: невозможно с одинаковым успехом служить Христу и мамоне.
А есть же еще и Кремль, в отношении которого патриарх также сделал парочку непростительных ошибок. Первая и главная заключалась в том, что он, оставаясь «человеком 90-х», предполагал занимать место «над схваткой», когда под ковром сцеплялись крокодил и бульдог. Это характерно для прежней генерации политиков, которые были в первую очередь бизнесменами и в интересах бизнеса подмигивали обеим сторонам, а по ковру сами не ходили. Патриарх не заметил, как это правило игры перестало быть актуальным. От тех, кто их чтил и стремился оставаться «над схваткой», в российской политике давно избавились или задвинули на третьи роли. «Над схваткой» может оставаться в Кремле только один человек. И это, как вы догадываетесь, вовсе не патриарх.
Не повезло патриарху и на внешнеполитической арене. И я снова имею в виду не только и не столько Томос, сколько необходимость для патриарха оставаться в рамках правил игры и в положении «над схваткой». Военные авантюры Кремля стоят РПЦ очень дорого. В свое время патриарх Алексий II болезненно воспринял вторжение россиян в Грузию: во-первых, Грузинская ПЦ сохраняла лояльность Московскому патриархату, во-вторых, возникла спорная территория — Аланская (осетинская) ПЦ, которая вышла из подчинения Грузинской ПЦ. Но РПЦ, согласно правилам игры в православном мире, не могла ее принять, дабы не создавать прецедент нарушения канонического суверенитета. По той же причине непризнанной и «неканоничной» остается Абхазская ПЦ. По той же причине Крымская митрополия по-прежнему остается частью УПЦ МП. И если с Осетией и Абхазией вопрос неоднозначный, то отказ Московского патриарха принимать Крымскую митрополию в состав РПЦ — это фактически отказ признавать, что Крым — Россия. И, кстати, ноги его не было ни в Крыму с момента аннексии, ни в «ДНР-ЛНР» — патриарх демонстративно чтит канонические границы и суверенитет УПЦ МП. Можете себе представить, как на эту каноническую принципиальность смотрят в Кремле.
К испытаниям последнего времени — и объективным, и политически обусловленным — патриарх подошел обескровленный и, вероятно, злой. Несмотря на выстроенную жесткую вертикаль, за которую его нещадно критикуют церковные «либералы» (при поддержке определенных прикремлевских кругов), он не может положиться на собственных епископов в важных для себя вопросах. Напомню вам Архиерейский собор 2017 г., когда он не смог протянуть через епископов две важные для себя вещи — ратификацию Гаванской декларации, чего желал он сам и хотел Кремль, и перезагрузку отношений с патриархом Киевским Филаретом, что позволило бы церковной Москве сохранить статус-кво в Украине. Предложение патриарха Филарета тогда, в конце 2017 г., — это был последний шанс для Москвы уберечься от канонической автокефалии. К этому моменту посвященным уже было известно, что Вселенский патриарх готов ее даровать Украине. Но российские епископы не поддержали интригу, которая могла бы спасти ситуацию в Украине — история с письмом Филарета была встречена холодно и спущена на тормозах.
Все, что случилось потом — в течение разрушительных для патриарха 2018-2019 гг., — только следствие. Он ничего не мог и не может изменить — ни ослабить хватку (ибо свои же выдернут ковер из-под ног), ни противопоставить что-либо своим оппонентам, ни сделать неожиданный ход. Если вам кажется, что решения, которые сейчас принимает Московская патриархия, какие-то вялые, то так оно и есть. Патриарх не обрел силы ни в собственной иерархии, которая его боится, но не уважает, ни в народе, которым он брезгует, как барин крепостными да нищебродами, ни в Кремле, которому совершенно не нужен никакой другой «авторитет» в обществе, кроме одного-единственного.
Это ответ на давно муссирующийся вопрос о том, будет ли Кремль менять патриарха. Зачем? Этот патриарх уже вполне обезврежен, его структура, некогда имевшая большое влияние в обществе и, что хуже, перспективы роста влияния, больше «не растет». В обеих «башнях» Кремля есть свои «духовники», потенциальные «преемники патриарха», но их влияние тоже весьма ограничено — партийными интересами и статусом «преемника» при все еще живом патриархе. Который, в свою очередь, политический банкрот и на внешнеполитической арене, и на внутренней. Он абсолютно управляемый и лояльный, потому что понимает: только от его лояльности теперь зависит его судьба.
Екатерина Щеткина / Деловая столица
