Продолжение общественно-конспирологического фентези про реформы, бариг, патвор и пасипак, в конце которого внезапно, но совершенно закономерно появляется еще один накаченный ублюдок, вследствие чего борьба с коррупцией принимает особенно бескомпромиссные формы и грозит неожиданным концом всем тем, кому он еще не пришел.
(Второй сезон сериала смотрите здесь)
Великий Дом Гадюк
Выдающийся реформатор Михаил Саахашвили выступал со сцены Сто Двадцать Первого Всеукраинского Международного Галактического Многомиллионного Вече за Народный Импичмент у стен Верховной Рады. По правую руку от него стоял батюшка Реформаторской Церкви имени святого Михаила Чудотворца с крестом, на котором черти жарили Парошенко, по левую — знаменитый реформаторский блогер Лиза Арнаутская, а также люди, помогающие Михаилу по хозяйству. У ног Саахашвили возлежали непрозрачные пакеты, внутри которых угадывались камни, засунутые туда для видимости большого веса, а также пустой прозрачный ящик с надписью на непонятном языке «СБІР КОШТІВ». За сценой висели патриотические плакаты «Папа, де ти був, когда раскрадали нашу зтрану?». Публика неистовствовала.
— Я тут вижу, на наш митинг пришол апиздоленный пасипаками киеулянын! — с хищной улыбкой сказал Саахашвили в микрофон. — Бариги отрэзали ему ноги за то, что он выступил в паддержку рыформ. Выходите на эту сцену, уважаемый, и пасмотрим, что сэйчас будет.
Сильно хромая, на сцену вышел коренастый мужчина кавказской внешности в спортивном костюме и на костылях. Его небритое лицо было искажено нечеловеческими мучениями.
— Как тебя завут, киеулянын? — спросил его Саахашвили.
— Меня завут киеулянын Гирицько, — сказал мужчина. — Я патомственни киеулянын. Будь пироклят Парошенко, он атрэзал мне все ноги.
— Мо-ло-дець! Мо-ло-дець! — закричала публика.
Широко улыбнувшись, Михаил толкнул мужчину рукой в лоб.
— Увстань и иди! – сказал он.
Мужчина отбросил костыли и пошел со сцены в ближайшую палатку, радостно пританцовывая киевский народный танец лезгинка.
— Аллилуйя! – крикнул реформаторский батюшка, запоздало тыкая его в рот крестом. – Слава Михаилу Чудотворцу!
— Ми-ха-ил! Ми-ха-ил! – закричала публика.
— Украина-Украина, — с улыбкой поправил публику Михаил. – Тут вот гаворят, что мне дает дэнги какой-то Курченка. Какая уазмутительная лож! Пасматрыте, сколько киеуляне пиринесли мне сегодня тяжолый пакет с агромным количеством еда! Пасматрыте, нэизувестная киеулянка пиринесла мне тысячу долларов! Сегодня я всю ноч сидел у палатке без дрова, и одна неизувестная бабушка-киеулянка парубила свой дом на дрова и пиринесла мне, и я сагрэлся! К нисичастью, оставшись без дома, который атаубрал у бабушка барига Парошенка, бабушка-киеулянка умерла под забором от высокий камунальный тариф.
— Мо-ло-дець! Мо-ло-дець! – закричала публика.
— Украина-Украина, – тонко улыбнулся Михаил. – После наш марш за импиуичмент, собравший триста тысяч чилауек адних только киеулян, к нам едут со всей Украина сто миллион киеулян из адын только Тбилиси. Я объяуляю тут у нас будет Сэчь, а вы все – сэчевые стрыльцы. Пазуольте представить – ваш сэчевой аутаман, патомственный украинец, геурой АТО Гоги Очколамандзе из солнечный украинский город Батуми!
На сцену бодрым шагом потомственного сэчевого аутамана вышел только что исцеленный Михаилом кавказский мужчина в камуфляжной куртке, наброшенной на спортивный костюм.
— Ук-ра-и-на! Ук-ра-и-на! – закричала публика.
— Маладэц-маладэц, – с улыбкой поправил Саахашвили. – Сэйчас перед вами уыступит знамэнитый еурапейский депутат, мой большой друг Украины и личный ураг Путина гаспажа Марин Ле Пен, а я пока атвэчу на важный телефонный званок.
— Bonjour les imbéciles! – приветливо помахала со сцены госпожа Марин Ле Пен.
— Мо-ло-дець! Мо-ло-дець! – закричала публика.
— Алло, гарячий линия по уазвращению миня на украинский пиристол слушает, – сказал Саахашвили в трубку. – О, очинь пириятно, дорогой Курченка, как дила?
Великий Дом Жаб
Выдающийся защитник родины Петр Парошенко пронзил премьер-министра Гройссмана тяжелым взглядом и грохнул кулаком по столу:
— Иди…
— Нет, — спокойно сказал Гройссман.
— Что нет? – озадаченно спросил Парошенко. – Ты же еще не знаешь, что я хотел сказать.
— Воровать не пойду, – угрюмо сказал Гройссман. – Пойду зарплату людям повышать.
— Это я пойду зарплату повышать, – ревниво сказал Парошенко. – А ты иди воруй, недоразумение. Вот ты, вдруг чего, куда линять будешь? Я вот, например, в Испанию.
— А я, например, в Италию, – мечтательно сказал начальник стражи Авваков. – В Италии сейчас маскарпоне.
— А я в Винницу, – сказал Гройссман. – В фонтане схоронюсь.
— По этому поводу есть хороший анекдот, – оживился доблестный Луценго, булькая от смеха. – Про конкурс мудаков, знаете?
— Не знаю и знать не хочу, – отрезал Парошенко. – Ты новые доказательства принес, прокуратор х#ев?
— Конечно! – воскликнул Луценго. – Еще бы, кропотливейшая работа, хочу я вам сказать.
С этими словами он достал из портфеля зарегистрированный в законном порядке планшет и, потыкав туда пальцами, поставил его так, чтобы всем было видно. На экране планшета появились изображения великого реформатора Михаила Саахашвили и северокорейского диктатора Ким Чен Ына.
Все ахнули.
— Алло, – сказал сильно искаженный голос, похожий на мужской. – Хмели-сунели, чито-грито.
Возле фотографии Саахашвили немедленно появились субтитры: «Ало,!оепа Хмелиснртли % читогрто».
— Тут немного с опечатками, – извиняющимся тоном сказал Луценго. – Лариса второпях расшифровывала, хотела оперативно чтоб…
— Тихо! – азартно шикнули на него Парошенко, Гройссман и Авваков, предвкушающе потирая руки.
— Привьет, менья зовут Ким Чен Ын, я диктатор Севьерный Корея, агрессивный йадерный страна, – сказала фотография Ким Чен Ына со странным акцентом. – Кто у тельефонааа?
— У телефона лидер украинской контрреволюции Михаил Саахашвили, международный аферист и конокрад, – сказала фотография Саахашвили, почему-то картавя.
— Очень прийатно, Михаил Саахашвили! Позвольте дать вам денег на свьержение дьемократической власти на Украина полмиллиона долларов. Если будут спьецэффекты, то я, диктатор Ким Чен Ын, добавлю вам еще миллион долларов. Взамьен вы, когда возмьете власть, отдадите мне чьертежи всех ваших ракьет, чтобы я мог утопить Амьерику в море огня.
Парошенко молча схватился за голову.
— Конечно, конечно, дорогой товарищ Ким Чен Ын, слово Саахашвили, мамой клянусь. Сегодня же пришлю к вам курьера. Слава Путину!
— Путину слава! До свьидания, на здоровьйе.
Пошли гудки.
— Знаете, я думал, что меня трудно чем-либо удивить, – прокашлявшись, сказал Парошенко, осторожно подбирая слова. – Но то, что мы только что увидели, потрясло и шокировало нас всех. До какой же степени цинизма нужно дойти…
— Даже для циничной украинской политики это перебор, – решительно подхватил Аваков. – Да только это не компьютерная игра, а жизнь страны.
— Вот мерзавец, сволочь, шашлычник проклятый, ничего святого, – шипел Парошенко, украдкой тренируясь перед зеркалом. – Мне плохо на душе. Надо что-то немедленно открыть.
— Не вопрос, – радостно сказал Луценго и полез в портфель. В портфеле булькнуло.
— Нет, – резко сказал Парошенко и, выхватив из кармана декоративные ножницы, широкими шагами понесся к дальней стене кабинета.
На дальней стене висел новый телефон-автомат, перевязанный красной ленточкой. Парошенко решительным жестом перерезал ленточку и, просияв, обернулся к сидевшим за столом.
— Друзья, – торжественно сказал он. – Еще недавно на этой стене ничего не было. Но реформы не стоят на месте. Сегодня мы с вами открываем еще один телефон-автомат в Украине. 10 миллионов гривен было потрачено на сооружение этого красавца, и…
— Он хоть работает? – ревниво спросил Гройссман.
Хитрая улыбка неожиданно озарила лицо Парошенко.
— А мы сейчас проверим, – ухмыльнулся он и набрал знакомый номер, от которого его в последнее время уже начинало подташнивать.
— Алло, Михо, братуха, это Серега Курченка! – сказал он, прикрывая трубку рукой, чтобы заглушить хохот Аввакова.
Великий Дом Жаб, Великий Дом Гадюк
— Алло, гарячий линия по уазвращению миня на украинский пиристол слушает, – сказал Саахашвили. – О, очинь пириятно, дорогой Курченка, как дила?
— Да как сажа бела, замялись костушки от лихой работушки, теперь бы калачок да к бабке под бочок, – блатной скороговоркой забормотал Парошенко, кривляясь и подмигивая хихикающим подельникам.
— Чиво-чиво? – удивленно переспросил Саахашвили. – Пастой-ка, дарагой, ты же есть мой знаменитый благодэтель Курченка?
— Курченка-раскурченка, серая каурченка, встань передо мной, как лист перед травой, – зловеще прохихикал Парошенко. – То в горку ползком, то под горку колобком. Ты чей будешь, бандюка не приголубишь?
— Ничиуво я ны пауйму, – осторожно сказал выдающийся реформатор. – Ны пауйму я нычиуво.
— Смотри какой непонятливый, – недобро процедил Парошенко. – Я говорю, деньги получил, баклан чернявый? Сегодня одна маруха тебе косарь баксов от меня притаранила, и донецкая бабка-воровка мешком дров братву твою подогрела. Взял, чушок законтаченный? Взял! Отрабатывай, а то на пику посажу, на шампур по-вашему.
— Мало саусэм, – печально сказал Саахашвили. – Надо ещо хотя бы столька же.
Парошенко порылся в карманах и нашел сто долларов.
— Сто долларов, – сказал он.
— Па рукам! – быстро сказал выдающийся реформатор.
Великий Дом Гадюк
Усталый, но довольный, Саахашвили зашел в свою скромную двухэтажную палатку с лепниной, принял ванну из боржоми, вынюхал понюшку и, упав на кожаный диван, который принес ему один бедный киевлянин, начал читать со смартфона новости о своей революции на канале НьюсИван. Дыхание реформатора участилось, лицо покрылось пятнами, из горла вырвался мучительный стон.
Из пристроенной к палатке коморы в комнату торопливо вбежал сэчевой аутаман Очколамандзе в спортивном костюме, утыканном куриными перьями.
— На сполох! На сполох! – закричал аутаман. – Кто душил тебя, батоно?
— Ливаруция – это лучше, чем сэкс, но ты ны паймешь, – загадочно сказал Саахашвили, утирая со лба обильный пот. – Что ты в пэрьях весь, аутаман, опять помогал мне по хозяйству?
— Да, курицу доил, – небрежно сказал Очколамандзе. – Не палучилось пачему-то. А вот зацени, батоно, что люди про Вальцмана говорят: памьятай, чужинець, тут хазяин — украинець!
— Очинь харашо сказано, аутаман! – одобрил Саахашвили. – Только такие чистокоровные украинци, как мы, могут упиравлять этой пирикрасной стыраной.
— Слава Михаилу, аллилуйя, Киев вставай! – поздоровалась реформаторский блогер Лиза Арнаутская, входя в палатку и устало снимая с головы ведро. – Вы так бледны, Михаил, вы не заболели? Как здоровье вашей уважаемой бабушки?
— Бариги и пасипаки прастудили меня в автозак, когда надели на меня дэсять пар халодных наручников визде и примотали скотчем голый к выхлопной труба, – сказал Саахашвили, скупо покашливая. – А вот бабушка трэтий день не атвечает, боюсь, как бы не дабрались до нее патворы.
— Как же мы без бабушкиных взносов революцию будем делать? – тревожно сказала Лиза. – У нас вон опять трусы покрали.
— Бариги озоруют, – с досадой сказал Михаил. – Сколько трусов ушло на этот мирный импичмент, сказать страшно. Пиридется опять обиявление давать.
— Бесполезно, не несут, – горько скривилась Арнаутская. – Киев – аморфная масса, несознательное быдло и обыватели, не то что у нас в Крыму. В принципе, конечно, можно во флаги заворачиваться, это красиво…
— Нэд, – резко сказал Саахашвили. – Настоящий ливаруционер не может быть бэз трусов. Кагда я дэлал ливаруция в Грузия, на мне было сразу читыри пары, и то нэ всегда хватало.
— Всем стоять! – раздался вдруг страшный крик, и в палатку ворвались десять полицейских спецназа КОРД с автоматами. – Мордой в пол!
Лиза быстро надела на голову ведро и сделала вид, что умерла, аутаман Очколамандзе поспешно ушел доить кур, а Саахашвили вскочил с ногами на журнальный столик.
— Еще один шаг, и я бирошусь атсюда вниз головой! – визгливо крикнул он. – Свуолочи, пасипаки, патворы, бариги, арыстовать, канхвискавать!
— Тихо, мужик, не горячись, — примирительно сказал командир КОРДа, опуская ствол. — Мы просто ищем одного афериста, Саахашвили, не знаешь такого?
— Какой такой Саахашвили? – возмутился Саахашвили. – С Саахашвили я вообще лычно ны знаком и слабо знаю, кито он такой. Зато я хорошо знаю Путина, можете его паискать, бариги.
— Бля, опять палатку перепутали, – процедил командир КОРДа, в сердцах сплевывая на персидский ковер, который принес Михаилу один изнуренный киевлянин. – Извините, хорошего вечера.
КОРД угрюмо козырнул и ушел, почему-то хихикая.
— Киевляне! – крикнула Лиза в ведро. – Быстро подтягивайтесь к палаточному городку! Начался штурм! Я дерусь с «Беркутом», Мишу трое бьют коромыслом, нужна ваша физическая сила, принесите побольше трусов!
— Да заткнысь уже, Мать драконов, пилять, – устало сказал Саахашвили и набрал на телефоне номер Парошенко.
Великий Дом Жаб
Получив доклад КОРДа, Авваков, все еще хихикая, повернулся к Парошенко.
— Слушай, Петя, может, давай его уже и вправду упакуем, задолбал уже, бебебе, – рассеянно сказал он, поигрывая тактической рацией за 50 тысяч долларов. – Или пусть еще поонанирует на свою ливаруцию?
— Фу, – сказал Гройссман.
— Та пусть бы хоть до самых выборов колбасился, – с ненавистью сказал Парошенко. – Пока Миша по улице лазит, никто на ту улицу по-настоящему не выйдет, хоть что хочешь делай. Так что, Гройссман, иди уже, в конце концов, воруй.
— Не буду, – угрюмо сказал Гройссман. – Как бы ваша хитрожопость вам, Петр Алексеевич, боком не вылезла. Народ сейчас какой-то слишком злой пошел. Да и то сказать, подумаешь, радости, Егорку погнали, а НАБУ, пиндосы эти наглые?
— Ничего-ничего, – зловеще сказал Парошенко. – Ничего-ничего. Будут сильно быковать, я и Путину позвонить могу.
Страшное слово было сказано. В президентском кабинете воцарилась гробовая тишина.
Резко зазвонил телефон, и все подпрыгнули.
— Бл#дь, я же говорил, что он нас слушает! – пропищал Гройсман.
— Тихо, дурак, – посеревшими губами сказал Парошенко и, перекрестившись, снял трубку.
— Слиш, ты, барига! – заорала трубка, и все в кабинете дружно выдохнули от облегчения.
Великий Дом Жаб, Великий Дом Гадюк
— Чего тебе, дефективный? – расслабленно спросил Парошенко.
— Трусы вэрни людям! – прорычал Саахашвили. – Что ты дэлаешь, патвора, подлость какая! Ты что, канфэты свои в них заворачиваешь?
— Какие трусы, ты там удолбился совсем, что ли? – возмутился Парошенко. – Кому нужны твои вонючие…
— Паастарожней со словами, пасипака, – с холодной яростью сказал Саахашвили. – Ты о народе Укираины гаварыш, я его лублу, а ты нэт, патаму что я укираинэц, а ты…
— Тебе сто баксов принесли уже? – с издевкой поинтересовался Парошенко.
— А ты ны пирибивай, нычиво я про это ны пауйму! – решительно сказал реформатор. – Миня толька что хаутели ариставать тваи пасипаки из «Бэркут», но люди миня атбили, пришло сто тысяч адних только киевилянок! Ат рук «Бэркут» пострадал двэсти тысяч человек с детьми. Так если бы ты только слышал, что про тибя гаварил этот «Бэркут»! Как они нэнавидят тебя и не будут випалнять тваи пириказы, с каким наслаждением ани будут надэвать на тэбя наручники, есили бы ты знал! Знаешь пачиму ани нэ хатят меня аристовать?
— Да потому что им так сказано, тварь дикая! – с демоническим хохотом выпалил Парошенко и бросил трубку.
— А вот про такие вещи лучше не болтать, – укоризненно сказал Авваков.
— Извини, увлекся, – смутился Парошенко. – Может, и вправду вынести этого козла?
При этих словах Луценго невольно поежился.
Великий Дом Гадюк
— Дурак какой-то, – недоуменно сказал Саахашвили, глядя на трубку. – Нычиуво я ны пауйму, что он такое наговорил глупость, навэрно, с ума сошел савсэм.
— Когда бог хочет лишить человека разума, он сводит его с ума! – блеснула эрудицией в ведро реформаторский блогер Арнаутская. – Михаил Николозович, я знаю, что вас нельзя называть Михо, но я так хочу назвать вас Михо, можно я буду называть вас…
— Нэд, – отрезал Саахашвили. Он был непривычно задумчив.
— А, вот она, уклонистка паршивая! – радостно проревел над его ухом ворвавшийся в палатку министр обороны реформ Семен Семененченко и пнул Лизу ногой в бок. – Лежать бревном! Лежать, кому сказал! Ногами к взрыву! Прикрыть руками голову! Оружие под себя!
— Эй, накаченный ублюдок, ты чего тварыш? – всполошился выдающийся реформатор. – Опять переел?
— Никак нет! – рявкнул Семененченко. – Мы отрабатываем учебную тревогу готовность номер один «Ядерный взрыв», а эта ленивая кобыла отлынивает!
— Мне это не нравится, – пожаловалась Мать драконов, поспешно поворачиваясь ногами к взрыву. – Я такого не люблю.
— Мало ли, что мне нэ нравится, – мягко сказал Саахашвили, с отвращением глядя на висящую на стене карту Украины. – Это дыктатура срэднего класса, привыкай, дэтка.
— Да, совсем забыл, зачем пришел, йоба, – опомнился Семененченко. – Там к вам бабушка приехала.
— К кому? – тупо спросил Михаил. – Ко мне? Что за бабушка?
— Ну как что за бабушка, – подмигнул Семен, – ваша потерянная бабушка, спонсор революции. И сумка такая здоровенная, лимонов десять баксов как с куста!
— Да? – поежился Саахашвили. – Ну, пусть войдет.
В палатку, неловко переминаясь с ноги на ногу, вошла бабушка огромного роста в надвинутом на лицо платке. В руке она держала челночную клетчатую сумку еще более огромных размеров.
— Ну, как говорат, здравствуй, внучок, – сказала бабушка низким мужским голосом. — Я твоя потеранная бабушка Сулико. Отэто, как говорат, прышла прынесла помощь на рывалюцию. Трудный был мой путь в правовое поле, по дороге в меня стрыляли из автоматического оружия, стрыляли в машыну, которая меня прыкрывала. Многих избили, как Рыбака…
— Очень приятно, бабушка Сулико, а я советник Михаила Николозовича Лиза Арнаутская! – перебила ее Мать драконов. – Давайте же скорее вашу помощь на дело революции!
Она кинулась было к сумке, но Семен Семененченко с силой оттолкнул ее в сторону, и, жадно выхватив из рук бабушки сумку, вжикнул молнией.
— Йоба, это что, трусы? – удивленно спросил он, с нарастающим остервенением роясь в груде тряпья. — Да они же ношенные.
— Да, вот мои, с розочками, – мрачно сказал Саахашвили. – Я думал, они давно утеряны.
— Больше месяца собирала это вспоможение, – самодовольно сказала бабушка Сулико, – как говорат, с миру по нитке.
— Да это же все украденные у нас трусы! – возмутилась Лиза. – Как это вообще понимать?
— А понимать это надо так, что я взамен прошу немного, – смущенно, но твердо сказала бабушка. – Страусов моих, земляных зайцев, и еще «Хонку» хочу вернуть, и клубный домик, и дебаркадер. Вот, как говорат, такое у меня правовое поле.
С этими словами бабушка стянула с лица платок, и под ним обнаружилось скорбное, осунувшееся, со следами неумеренных возлияний и былых страстей, лицо Виктора Януковича.
— Физкультпрывет, – с легким вызовом сказал Янукович.
— Тихо ты! – шикнул на него Саахашвили. – Бистро натяни пилаток назад, вдруг кто увидит!
— А шо если и увидят? – пожал плечами Янукович, впрочем, натягивая платок обратно. – Они рядом с тобой, как говорат, чорта лысого увидят и решат, что это, как говорат, божья роса.
— Не, ну Янык всегда нормальный мужик был, не то что эта гнида Пидорашенко, – рассудительно сказала Арнаутская. – Доскакались на Майдане, майдауны вонючие. Мы в Крыму так сразу и поняли, что теперь добра не жди, сдаст нас Вальцман Путину по-любому.
— Да и трусы нужны позарез, – заметил Семененченко. – Какая революция без трусов.
— Уот и я так усегда говорю, – кивнул Саахашвили и хлопнул Януковича по плечу. – Будут тебе тваи стираусы. Да здыравствует ливаруция!
— Как говорат, да, – важно сказал Янукович. – Прышло время правового поля.
…На близость русской зимы уже никто даже внимания не обращал.
Василий Рыбников / Цензор.net
