Сколько бы ни убеждали себя и друг друга церковники и верующие, церковь не оказалась заколдованным местом, в котором невозможно заразиться. Также не удастся списать этот прокол на чью-то сомнительную каноничность и любые другие атрибуты истинности, которые у нас принято носить в качестве знамени.
Среди заболевших — и, увы, уже умерших — представители всех трех основных украинских конфессий. Греко-католической церкви — что естественно, учитывая географию распространения вируса, Православной церкви Украины и Украинской православной церкви Московского патриархата. Эту последнюю ударило особенно сильно — зараженной оказалась Киево-Печерская лавра. И пока остается неясной ситуация вокруг лавры Почаевской, которая мелькала в коронаврусных хрониках в связи с заражением паломников.
УПЦ МП в истории с коронаврусной пандемией оказалась в особенно сложном положении. Ее священноначалие особенно яростно сопротивлялось идее карантина. Сам митрополит Павел Лебедь — настоятель Киево-Печерской лавры и в данное время коронавирусный пациент — призывал идти в храмы, презрев карантинные ограничения. Совсем недавно ресурсы МП в Украине публиковали фотоотчет о пышном богослужении в Лавре, которое возглавлял митрополит Киевский Онуфрий — как водится, толпа людей всех возрастов и ни единой маски.
Дело тут не только в консерватизме, присущем УПЦ МП при митрополите Онуфрии. Но и в том, что эта церковь, кажется, так привыкла фрондерствовать при Петре Порошенко, что не смогла расстаться с этой ролью даже под угрозой заражения. Риторика противостояния власти, которая «посягает на наши храмы», переползла с темы Томоса на тему Covid-19 почти без изменений в тоне и формулировках.
Церковь — это не просто место, где можно заразиться. Это одно из идеальных мест для заражения — большое количества народа собирается на довольно небольшой площади, проводит вместе немало времени, при этом поет и молится, целует святыни, вытирая следы своих губ, в лучшем случае, одним общим платочком, помазывается одной кисточкой, причащается общей ложкой.
Для этого они туда и приходят. Церковная служба и социальная дистанция — вещи почти взаимоисключающие, потому что церковь — это община, собравшаяся ради молитвы. Это единое тело — Тело Христово. В котором, конечно, никакого несовершенства, то есть болезни, быть не может. Это, конечно, вовсе не означает, что каждая индивидуальна частица этого мистического тела не может иметь в себе болезнь, включая коронавирусную инфекцию. Болезнь, или порок, которого нет в мистическом общинном Теле, не имеет ничего общего с физиологией человека и не является медицинским фактом.
Тем не менее — или именно поэтому — закрывать церкви для верующих вообще власть не решилась. Причем не только у нас. Религиозные практики описываются в демократическом дискурсе как потребность, регулировать которую государство в принципе не может (исключение — режим чрезвычайного положения). Все, что оно может — попросить и/или установить минимальные требования. Все остальное сознательные граждане и здравомыслящие люди, предположительно, сделают сами.
Самой радикальной оказалась Римско-католическая церковь. И дело не только в том, что ее центр находится в Италии, которой пришлось особенно тяжело. Католической церкви с разных точек зрения проще. Она имеет глубокую и непростую историю взаимоотношений с научным мировоззрением, а потому для нее нет ничего особенно травматического в признании возможности заражения в церкви и даже через причастие. Причастие — причастием, а медицина — медициной. А еще на ее стороне — знаменитая католическая вертикаль, действенная бюрократия и дисциплина. И, наконец, тот факт, что в большинстве европейских стран католические священники так или иначе включены в государственную систему социального обеспечения.
Совершенно иная ситуация на наших православных (и отчасти греко-католических) нивах. Закрыть церкви на время Великого поста и (вообще немыслимо!) не открыть на Пасху — это совершенно определенные убытки. Для кого-то невосполнимые, а для кого-то даже фатальные. Великий пост для церкви — страда. А одна Пасха, говорят, целый год кормит.
Большинство батюшек живет с прихода — за счет пожертвований и треб. Из этих средств формируется его заработок, часть их отчисляется в епархию — что-то вроде церковного налога. Налог, как правило, фиксированный — т.е. отчислять нужно определенную сумму, а не процент от дохода приходской кассы. Если повезет, у прихода найдутся дополнительные источники дохода — спонсоры, предприятия, подсобное хозяйство, паломническое бюро и т.п. Но эти источники в условиях экономического кризиса и карантина, разумеется, сильно обмелеют, если не иссякнут вовсе.
Для многих священников на «некозырных» православных приходах — а это большая их часть — ребром становится вопрос, чем накормить семью. Семьи, напомню, обычно большие, а матушки, как правило, или не работают, или их работа тоже связана с приходом. Есть и другие категории людей, зависящих от церковных доходов — певчие, продавцы в церковных лавках, работники предприятий. Они также окажутся без заработка.
Кроме того, духовенство, закрывая храмы, не только теряет рабочие места, но и может выглядеть «менее духовным», чем паства, которая рвется в храм, к литургии и причастию, не взирая на карантин и угрозы здоровью и самой жизни.
Это самая ценная часть паствы. Она составляет ядро и основу церковного экономического благополучия, социального и политического влияния церкви как института. Так вот, как раз для этой ядерной паствы быть православным — означает приходить в церковь и участвовать в обрядах.
Духовенство оказывается в непростом положении — с точки зрения карантина оно должно закрыть церковь и фактически отрезать людей от участия, понимаемого как физическое присутствие и совершение определенного набора действий. Священники не знают, как объяснить эти меры своей пастве — так, чтобы быть услышанными, правильно понятыми и не осужденными в трусости и отступничестве. В церковной доктрине такие вещи, как пандемия и карантинные меры, не проработаны. Но на фоне общей неготовности мира к пандемии вряд ли выпадает обвинять церковь в богословской близорукости.
Однако проблема церкви особенно глубока из-за ее консерватизма и неспособности подходить к вызову творчески. Обратите внимание: у многих церковников не поворачивается язык произнести слово «пандемия» — ее упорно именуют на старинный манер «поветрием». И меры, соответственно, традиционные: колокольный звон, святая вода, крестный ход. Даже зная слово «вирус» и соглашаясь на карантин, батюшки и владыки продолжают это делать — бить в колокола, объезжать (или даже облетать на самолете/вертолете) города и веси, окропляя святой водой или крестя через иллюминатор далекую землю. В их устах пандемия и коронавирус — это не просто явление природы и/или следствие человеческой глупости, но данное Богом то ли испытание, то ли кара за наши грехи. А значит, и ответ на это явление должен быть соответствующим.
Хотелось бы сказать — духовным. Но слово «магический» тут подойдет больше.
Призвать верных к карантину — единственному в данный момент способу если не остановить, то хотя бы задержать «поветрие», а также сохранить сколько-то жизней, проявив таким образом заботу и любовь к ближнему — оказывается для церковников просто невозможным. Во-первых, карантин, как уже было сказано, это колоссальный удар по экономике приходов и епархий, от которого церковь, Бог знает, сможет ли оправиться и когда. Во-вторых, это удар по той картине мира, в которой у церкви — и только у нее — есть универсальные ответы на все вопросы и вызовы бытия. Удар по авторитету. Призыв ходить в церковь наперекор всему — это призыв доверять церкви больше, чем власти и медикам, даже когда речь идет об инфекционных заболеваниях.
Наконец, в-третьих: это признак того, что священнослужители, непринужденно играющие роль пастырей в обычное время, во время кризиса, когда нужно проявить лидерскую волю и взвалить на себя ответственность, оказываются совершенно на это не способными и беспомощными перед собственной паствой. Они, в общем, и не то чтобы пастыри — а что-то вроде фирмы по оказанию духовных услуг в обмен на материальное содержание. Потому что пастырь — это тот, кто ведет и направляет. При необходимости — по новой дороге, если старая обрушилась и стала опасной.
В условиях когда церковь стала местом предоставления услуг, священник, закрывающий хпам, понимает, что он теряет — и не может об этом не думать. Его паства перебежит к соседу, который окажется смелее — и не закроет. Авторитет радикальных проповедников-популистов — у церкви те же болезни, что и у общества в целом — еще подрастет, количество их последователей увеличится. В результате, когда придет время вновь открывать приход и возвращаться к нормальной жизни, может статься, прихода уже не будет. Разбегутся люди, закончатся деньги. Да и старые методы работы с паствой, вероятно, окажутся в новых условиях не слишком применимыми.
В общем, не так страшен вирус, как внутренний кризис, который он обнажает, и как перемены, которые он делает неизбежными.
Екатерина Щеткина / Деловая столица
