Недавно появившийся интерес Вашингтона к Восточной Европе может так же быстро сойти на нет, если очередной кризис на Ближнем Востоке в скором времени не разрешится. Значение этого региона для США сегодня куда выше, чем проблемы всех постсоветских республик вместе взятых.
После окончательного отказа Ирана от заключенной в 2015 году ядерной сделки, у Исламской Республики осталось не так много потенциальных союзников. Европейские страны, даже если их лидеры и без особого восторга относятся к решению Дональда Трампа о ликвидации генерала Сулеймани, в любом случае не будут поддерживать саму возможность распространения ядерного оружия.
В Пекине могут сделать ряд громких заявлений, которые останутся без очевидных последствий. Китай и так с трудом регулирует свои экономические отношения с США, поэтому вступать в открытый конфликт с Трампом его лидерам явно не с руки.
Остается Владимир Путин. Многие в мире считают, что российский президент тоже не будет вступать в откровенную конфронтацию с Соединенными Штатами, что он заинтересован в договоренностях с Дональдом Трампом, что ему не нужно противостояние. Хотя стоит отметить, что в эпоху Барака Обамы Путин был готов рискнуть пресловутой «перезагрузкой» российско-американских отношений.
Именно Россия своим участием в строительстве АЭС в Бушере и нежеланием отказываться от этого проекта во многом создала возможности, которыми сейчас пользуются иранские аятоллы. Поэтому в самом Иране сейчас будут смотреть в сторону Кремля куда с большим вниманием, чем еще несколько дней назад.
Но дело не только в настроениях аятолл. Главный вопрос, конечно, же в том, какую тактику выберет президент Соединенных Штатов. Если для Трампа ликвидация Сулеймани действительно виделась акцией устрашения и умиротворения иранцев, а в результате он получит открытый конфликт – то захочет ли президент Соединенных Штатов, чтобы этот конфликт продолжался весь предвыборный год и поставил под сомнение перспективы его переизбрания?
А если же Трамп захочет выйти из этого конфликта, то не обратится ли он за помощью к Путину, как к «последнему другу» Ирана?
Ничего нового в такой позиции тоже не будет. Разве Москва не была активным участником «ядерной сделки», разве не уговаривала иранцев тогда, когда американцы и европейцы ничего не могли от них добиться? Разве Обама не пошёл на договоренности с Путиным по Сирии – что, собственно, и привело к значительному усилению российских позиций на Ближнем Востоке и, соответственно, к ослаблению американских?
Новостью может быть только то, что Вашингтон, пытаясь сосредоточиться на Ближнем Востоке, может потерять из виду постсоветское пространство и страны Центральной Европы. В последнее время интерес к региону у американцев вырос. И с этим была связана целая совокупность причин.
Украина из-за скандала с импичментом неожиданно оказалась в центре американской внутренней политики – и уже поэтому к ситуации в этой стране было привлечено внимание конгрессменов и ведущих СМИ. Возникло понимание, что в случае американского бездействия может быть поставлен под сомнение суверенитет Беларуси, что Россия вот-вот проглотит эту страну – с соответствующими последствиями для обороны стран Центральной Европы. А сами эти страны – такие, как Польша или Венгрия – в эпоху Трампа оказались важными союзниками Вашингтона.
Теперь все эти соображения могут показаться незначительными. Скандал с Украиной на фоне эскалации на Ближнем Востоке может вообще отойти на третий план. Беларусь перестанет кого-либо интересовать в ситуации, когда нужно найти взаимопонимание с Путиным.
Да и потом – если не мешать русским в их традиционной «зоне влияния», то, возможно они не только не станут мешать США разобраться с иранской проблемой, а даже и посодействуют?
Разве это не описывает содержание «сделки», о которой может уже завтра размышлять Дональд Трамп? И если такие размышления действительно станут мейнстримом американской политики, то кого в Вашингтоне в ближайшем будущем будут волновать интересы Украины или Беларуси?
В этом смысле отмененный из-за событий в Ираке визит госсекретаря Майка Помпео в Киев и Минск выглядит печальным и показательным символом возможных перемен.
Виталий Портников / Белсат
