4 апреля 1814 года французский сенат низложил императора Наполеона. К тому времени солдаты российского царя Александра I уже пятый день стояли в Париже. В составе войск антинаполеоновской коалиции. Победной, наконец-то. Шестой по счету!
К французской столице русско-прусско-австрийские полки подошли еще в конце марта. Маршал Мармон, оценив преимущество противника, не стал усердствовать в обороне Парижа и после кровопролитных боев 30 марта сдал город. В тот день погибли восемь тысяч солдат союзников. Семь тысяч из них – подданные Александра. Закидать противника шапками и часто вместе с головами, чтобы потом гордиться этим, – неизменная традиция русских полководцев. При взятии Берлина в 1945-м погибли 450 тыс. советских солдат.
Парижане не стали жечь свой город, как это сделал генерал Федор Ростопчин с Москвой, когда Михаил Кутузов оставил ее Наполеону. Победителей встретили с опаской, но и с интересом – уж больно колоритными выглядели русские казаки. Они мыли своих лошадей в Сене и подолгу застывали у магазинных витрин с удивленными глазами.
Александр, правда, распорядился, чтобы нижние чины его войска не смели появляться на улицах Парижа. Поэтому случаи мародерства и насилия с их стороны были немногочисленны. Сам император, рассказывали, гулял по городу без охраны, по-французски говорил-то он лучше самих парижан – заказал Франсуа Жерару, придворному живописцу Наполеона свой портрет, и не раз побывал на балах у бывшей жены своего противника – Жозефины Богарне. Куртуазные манеры того времени позволили такой размах.
Однако русские военачальники столкнулись во Франции с неожиданной проблемой. Алексей Баранович, будущий генерал, а тогда лишь 20-летний офицер писал: «Полковника Засядко денщик, довольно смышленый, вздумал из-под ведомства военного освободиться и жить по-французски, пользоваться свободою, убеждая себя, что в настоящее время он не находится в России, под грозою, а в свободной земле, Франции. Пришел к полковнику, сказал: «Отпустите меня! Я вам долее не слуга!». – «Как? Ты денщик: должен служить, как тебя воинский устав обязует!». – «Нет, г-н полковник, теперь мы не в России, а в вольной земле, Франции, следовательно, должны ею (свободой) пользоваться, а не принужденностью!».
Денщику досталось 500 ударов шпицрутенами – чтоб другим неповадно было. Однако такие аргументы не всегда убеждали солдат. Тот же генерал Ростопчин писал жене о французском походе: «Из конно-гвардейского полка в одну ночь дезертировали 60 человек с оружием и лошадьми. Они уходят к фермерам, которые не только хорошо платят, но еще отдают за них своих дочерей».
В 1818 году союзники заключили мир с восстановленной французской монархией в Ахене – ровно 200 лет назад. А тот же Баранович о возвращении на родину сообщал: «Когда же мы прибыли на границу России, то слышали, что из всего войска остались во Франции до сорока тысяч нижних чинов, о возврате которых Государь Александр и просил короля Людовика XVIII. […] Но король не в состоянии был исполнить государеву просьбу за утайкою французами беглецов, и потому ни один не возвратился».
Современные российские историки опровергают эту цифру: ведь 40 тысяч дезертиров – почти третья часть всего экспедиционного войска Александра. Действительно, подсчеты военных затрат и потерь всегда спорны, и у разных исследователей они бывают с невероятным разбросом. Но как быть с множественными свидетельствами современников? После вражеской Франции норов русских солдат по отношению к крепостному рабству своей родины был просто поразителен.
И пусть невозвращенцев было не 40 тысяч. Пусть гораздо меньше. Но их заметили. Хотя о причинах такого исхода российские элиты задумывались редко.
Олег Шама / Новое время
