В качестве скреп перепробовали многое, но после вторжения 24 февраля на первое место резко вышла “вяликая культура”. Вышла, поскольку в Кремле ясно понимают, что совершили очевидное преступление, точнее каскад преступлений, когда в очередной раз напали на Украину. Преступления, которые нельзя прикрыть и оправдать нарративами о мировой пролетарской революции как в 1918 г. или о том, что Киев – это исконная вотчина рода Рюрика, даже если на троне не Рюриковичи, а Романовы. Поэтому Кремль выстроил схему – да, мы преступники, зато культура у нас великая, а значит мы не твари дрожащие и право имеем. Чисто по Достоевскому, который звучит уже так: разрушили Мариуполь, зато отстроим краше прежнего и людишек в него завезём.
Но в реальности обитателей РФ скрепляют не Достоевский с Пушкиным, который у них называется “нашим всё”. Скрепляют бренд “путин” и страх, что за преступлениями последуют наказания. “Вяликая” культура никого не скрепляет. Портрет Пушкина лишь маркер, как и пограничный столб с двухглавым орлом, указывающий, – пространство захвачено империей виртуально или реально.
Утверждение “мы вяликая культура” льстит самомнению обитателей РФ, но никак не скрепляет их. Самый наглядный пример то, как “харошие русские” из интеллигенции после 24 февраля стали говорить “чо”, “чё” и материться для демонстрации единства с народом. Просто какое-то второе “хождение в народ”. Казённая интеллигенция ещё в 1990-ые пошла в таком стиле в народ и возвращаться не хочет. Она хочет сериал “Слово пацана”, который чиновники Татарстана снимать в Казани запретили. Пришлось снять “казанский феномен” в Ярославле. Круг замкнулся. Начали с сериалов “Улица разбитых фонарей”, “Брат”, “Бригада” и опять вернулись назад в 90-ые. Третья попытка создать на пустом месте “вяликую культуру” снова как-то не очень задалась, несмотря на обильное финансирование и 30 лет стараний.
Первую попытку создать на пустом месте “вяликую культуру” предпринял с наскока царь Пётр I, полагавший, что её можно купить за пушнину и пеньку в Европе, подобно тому, как он покупал корабли, пушки, технологии и специалистов. Научить московитов пить чай и курить ему удалось, но с культурой не задалось. Не только у него, но и у его продолжательниц, включая Екатерину II, пытавшуюся подойти к проблеме системно, а не с кондачка. Но культура на пустом месте приживлялась медленно, сколько бы немцев и французов не завозили.
Насколько место было пустым можно судить по литературе, театру и живописи.
Первый стационарный театр в Лондоне появился в 1576 г. Во времена Шекспира (1564-1616) их три и он не единственный автор пьес. В Испании в это время творит Лопе де Вега (1562-1635) – “Собака на сене” и ещё две тысячи пьес. Во Франции – Мольер (1622-1673). Всё это театр в современном формате. Ему предшествовали любительский и церковный, включая украинский вертеп. Первые известные пьесы пишет и ставит немецкая монахиня Хросвитха (935-973). От неё до Шекспира – 600 лет.
Королева-англиканка Елизавета, к которой сватался Иван Грозный, любила театр. В 1551 г. Иван Грозный собрал церковный собор, где утвердили сто правил – скреп, из-за чего он известен как “Стоглавый собор”. Среди скреп был запрет театрализованных представлений, музыки и других развлечений. Только культпоход на службу в церковь. Это была реакция московитов на Реформацию как культурную революцию в Европе и боязнь подобного. Стоглавый собор также утвердил скрепу, что канонично креститься только двумя перстами. Через сто лет патриарх Никон провёл соборы-съезды в 1653 и 1656 г., где отменили эту скрепу и постановили: канонично креститься тремя, а не двумя перстами. Тех, кто крестился двумя сложенными пальцами предали анафеме и объявили еретиками. Преследовали без педантизма немецкой инквизиции. В 1971 г. РПЦ признала оба способа крещения каноничными.
До этого в 1648 г. в Москве показательно сожги музыкальные инструменты и выслали в Архангельск последних скоморохов. В итоге Петр І приглашал европейцев создать театр действительно на пустом месте. Несколько постановок в 1672-1676 г. при дворе его отца были скорее гибридом нынешней “голой вечеринки” и магического ритуала о победы над Персией, чем театральным представлением. Жене и дочери царя позволили смотреть на игру актёров через зарешёченное окошко.
Театр невозможен без литературы. Отсчёт такого жанра как рыцарский роман ведут с 1120 г. “Дон Кихот” Сервантеса 1605 г. – финальная пародия на этот жанр. Но помимо рыцарского романа в Европе всегда было что почитать. Не только “Библию”, Вергилия и Аристотеля. Например, “Кентерберийские рассказы” Джеффери Чосера (1340-1400) на английском языке или на немецком “Письма тёмных людей” 1515-1517 гг., или на итальянском “Декамерон” Боккаччо (1313-1375). “Повести Белкина” и “Капитанская дочь” Пушкина, которые по мнению пушкинистов, сделали его популярным среди разночинцев, а не только среди аристократии, – это первый российский аналог рассказов Чосера через 400 лет.
Среди других жанров – книги о путешествиях от Марко Поло до Америго Веспуччи, многочисленные исторические хроники и сочинения, всемирные и локальные, трактаты споров схоластов, полемическая литература протестантов с католиками и политический памфлет. В 1516 г. издана мрачная “Утопия” Томас Мора, которую в 1517 г. переиздали в Париже и затем переиздавали многократно. В 1620-ые начинается полемика английских и французских меркантилистов и либералов. На Московии бледные подобия – переписка князя Курбского с Иваном Грозным из пяти писем, ставшая доступной только через сто лет. “Хождение за три моря”, написанное на смеси церковнославянского, арабского и фарси. Первое размышление об экономике купца Ивана Посошкова “Книга о скудности и богатстве” написана лишь в 1724 г., но изданы только в 1842 г. в качестве исторического курьёза.
На Московии всё поштучно и единично, в отличие от Европы. С мемуарами вообще ужас. Малюта Скуратов не написал “Записок опричника”. Борис Годунов и Шуйские тоже мемуаров не оставили. Притом, что описывать участие в военных походах было модно не только среди офицеров, но и солдат. Украинские полковники и канцеляристы тоже засели после революции Хмельницкого за мемуары и оставили “летописи” Самовидца, Самуила Величко и Григория Грабянки. Поляки и литвины оставили много дневниковых записей о походе на Москву.
Всё это стали издавать приличными тиражами после того, как Гуттенберг около 1440 г. смастерил печатный станок. К 1500 г. в Европе за 50 лет книгопечатания выпустили более 9 млн. экземпляров книг. Причём, чем менее централизованным было государство, тем больше в стране было типографий. Культура повалила в массы. При чём так бурно, что возникли газеты как элемент массовой культуры. Самый ранний сохранившийся образец газеты датирован 1566 г. и происходит из Венеции. Он рукописный, но не исключено существование печатных аналогов и в более раннее время. Стимул к изданию газет дала 30-летняя война 1618-1648 гг. – все хотели следить за ней по возможности он-лайн. В 1703 г. Пётр I тоже основал газету – “Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и иных окрестных странах”.
История типографского бизнеса на Московии известна – в 1566 г. Иван Фёдоров сбежал от Ивана Грозного к “бандеровцам” и не вернулся. Львовское братство, пригревшее его, подобно братствам в других городах, включая Киев, были самочинными организациями горожан, предшественниками “Просвіти”. Факт их существования – один из показателей того, насколько культура в Украине, в отличие от Московии, глубоко проникла в массы, как выразились бы большевики. Показателен и такой культурный феномен как городские (замковые) книги, заведенные с 1529 г. в Великом княжестве Литовском. В них любой мог потребовать от канцеляриста записать его мнение о дураках и дорогах. Канцеляристы и сами вносили в них свои записи от философских раздумий и стихов до отзывов о водке, выпитой за обедом. Ещё не соцопрос, но уже факт признания значимости общественного мнения с намерением как-то учитывать его.
Изобразительное искусство в Европе в виде книжных иллюстраций восходит к эпохе Каролингов, существует всё время, а фламандские и итальянские художники сделали картину обычной частью интерьера. С XVI в. иметь портрет себя и жены – культурная потребность не только королей и аристократии. Ян ван Эйка писал их уже в начале 1400-ых в реалистичной манере, которую с 1850-ых осваивали в Российской империи. В Московии, задавленной скрепами постановлений соборов, портретная живопись стала пробиваться через иконопись фирмы Строгоновых при Оружейной палате только при отце Петра I и подражала итальянцам.
Петру I действительно пришлось заводить культуру на пустом месте, но это ничуть не смущает вяликокультурников. Итог трудов на этой ниве от Петра I до Николая I подвёл в 1836 г. Пушкин в письме к Чаадаеву фразой – “правительство все еще единственный европеец в России”. Заодно сообщил ему, что “нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли вы Токвиля? я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею)”. США на тот момент были единственной страной, где каждый мог иметь печатный станок и разрешения государства на это не требовалось. Зато Николай I, когда повесил пятерых декабристов, утешил Пушкина фразой – “Отныне я сам буду твоим цензором”, чем вызвал у него “слезы радости на глазах”.
Большевики натужно лепили из Пушкина борца с самодержавием, а был он лишь “системным либералом” как выражаются сейчас. Министр-либерал Сперанский тоже плакал, когда подписывал приговоры декабристам, но служить царю остался. Зато ретроградный генерал Аракчеев участвовать в судилище над декабристами отказался, службу оставил и уехал жить за границу. Пушкин презирал царя-либерала Александра I, называл его якобинцем, что было почти правдой, и восторгался Николаем I. Напротив, Аракчеев установил в своём имении памятник Александру I и завещал большие деньги тому, кто напишет лучшую историю его царствования к 1925 г. Добавим к этому то, как Пушкин отреагировал в 1830 г. на восстание в Польше, и станет очевидным, что Дантес вовремя застрелил его. Революции 1848 г. не привели бы его в восторг, и даже большевики не смогли бы после этого отмыть Пушкина.
Системный либерал Пушкин (1799-1838) с фразой о правительстве как единственном европейце изрядно привирал. Рядом с ним жил и творил настоящий европеец сибиряк из купцов Николай Полевой (1796-1846). Иногда он даже печатал стишки Пушкина в своём журнале “Московский телеграф” (1825-1834). У журнала Полевого в 1830-ые было 5 тыс. только подписчиков – тираж фантастический. Тираж журнала “Современник” Пушкина был 200 экземпляров и те не все удавалось распродать. Неистовый демократ Белинский был в восторге от журнала Полевого, пока его не закрыл лично Николай I.
Полевой, помимо того, что издавал два раза в месяц толстый журнал в 120 страниц, где печатал много переводного из Европы и Азии, даже “Книгу перемен”. Ещё написал шесть томов “Истории русского народа” как альтернативу “Истории государства российского” Карамзина. Категорически был против считать украинцев (малороссов) одним народом с великороссами и в отличие от Карамзина не выводил историю Московии из Киева. Умер Полевой от “нервной горячки”, когда узнал, что его сына посадили в Шлиссельбургскую крепость за попытку нелегально уйти за границу. После революций 1830 г. за границу мало кого выпускали. Особенно во Францию, на что и жаловался Борис Анненков кумиру большевиков Марксу, не желавшим замечать его “двойника” Карла Грюна.
Пушкин со своим “единственным европейцем” был одновременно прав и неправ. В народ культура действительно проникла слабо, но нельзя было и утверждать, что на расеи только два европейца – Пушкин и Николай I. Особенно после Крымской войны, когда царь Александр II, воспитанный Сперанским, амнистировал декабристов и активно взялся за культуру параллельно с Чернышевским, народниками и либералами. Этот дуализм виден везде, особенно в живописи, где с одной стороны Васнецов, Билибин и Рерих, а с другой “передвижники”. За двести лет от Петра I до Октябрьского переворота культуру, копируя Европу, таки создали. Не очень оригинальную, но с претензией на самобытность, и что действительно интересно, на грани отрицания самой культуры. Тенденции контркультуры были и в Европе, но в росимперии их обострили до такого предела, что это заметил даже Ленин и выдал постулат о наличии двух культур – угнетателей и угнетённых. На этом постулате большевики после 1917 г. решили 200 лет культуры отменить и подобно Петру I создать новую пролетарскую советскую культуру на очищенном от культуры месте.
Большевики, в отличие от Петра I, намеревались создать культуру сами и с нуля, а не выменять в Европе за меха. Но в создании её с нуля возникали неизбежные технические проблемы. Вдобавок большевики называли себя историческими материалистами и не могли взять и совсем отменить прошлое, как сделал за 2200 лет до них император Цинь Шихуанди или как это делали некоторые последователи Христа и Магомета. В итоге большевики, как и ранние христиане и мусульмане, пережили собственные дебаты на тему: выбросить всё или кое-что всё-таки оставить. Победила средняя линия, поскольку корабль социума к 1917 г. оброс таким количеством ракушек культуры, что даже чекисты не смогли бы их всех срубить. Ранним христианам и мусульманам было проще, так как “ракушек” было меньше, и то они с этой задачей справлялись плохо.
В итоге появилась вяликая советская культура длинной в 70 лет и с социалистическим реализмом как антиподом реализму. Только в СССР экс-российскую культуру назвали “великой”. Раньше этой мании величия не наблюдалось по причине непродолжительности её существования и малым объёмам. При этом советская культура непроизвольно унаследовала былой дуализм от экс-российской культуры, где реализму противостояли мифотворчество казённое и самочинное в стиле славянофильства. Советская культура тоже содержала в себе антисоветскую культуру от придворного барда Высоцкого, как второго Пушкина, и до полных отрицателей её, коммунизма и советской власти. Линию славянофилов тихо гнули писатели “почвенники”. В ней были и свои системные либералы разного уровня и качества. Некоторые с национальным колоритом.
После 1991 г. вяликую советскую культуру стали сдавать в макулатуры вместе с полным собранием сочинений Ленина. В отдельно взятой РФ в третий раз решили создать новую культуру с нуля на расчищенном месте. Любыми методами – через импорт жанра фэнтези и до “Песен о главном”. Получился такое себе микс и в итоге в осадок вместо триады – самодержавие, православие, народность выпала триада – водка, мат и феня. Феня в смысле блатной культуры, а не языка. Притом, что уважающие себя блатные так не матерятся, как матерятся творцы расейской культуры и её потребители. Для изящества в триаду можно добавить автомат Калашникова, но это на любителя.
Этот микс никого не скрепляет в РФ, даже если впрыскивать в него дозы с Пушкиным и Высоцким. По инерции жив только Цой, поскольку некоторые сердца, как всегда, требуют перемен. Но именно некоторые и неопределённо. Чего требуют мозги не знают точно даже социологи. По настоящему РФ скрепляет только бренд “путин”, подобно тому, как СССР скреплял образ Сталина. Володин был прав, когда изрёк – нет путина, нет и расеи.
В итоге ставят спектакль – “путин” воскрес из валдайского холодильника, аки Христос, Осирис или Адонис и пошёл на выборы. Сейчас “путин” и путинизм это единственный стержень и скрепа вяликой культуры, но диапазон и сроки пользования им ограничены. Поэтому ни Пушкин, ни “путин” не предотвратят распада РФ. Имперские социумы, как и атомы урана, обречены на распад, а демократии склонны к эволюции или к вырождению в олигархии.
Сергей Климовский / Facebook
