Неонацисты приезжают в Россию не по недоразумению, а потому что они здесь дома. Это единственная страна, в которой поклонники фашизма могут чувствовать себя комфортно. Могут ощущать симпатии властей. Могут не бояться толп демонстрантов. Здесь, в блокадном Ленинграде, эти мрази счастливы.
Когда Путин вторгнется в центр Украины, оптимисты скажут, что эта территория всегда была частью Российской империи и российский президент просто хочет ее интеграции в Таможенный союз. Когда Путин разбомбит Киев, оптимисты напомнят, что в городе была ужасная сталинская архитектура, а теперь есть шанс выстроить новый Софийский собор и новую Лавру взамен утраченных.
1 сентября 1939 года, день начала Второй мировой войны, давно стал днем исторического и нравственного водораздела. Это день, который отделил советское сознание от человеческого. Советское – оно всегда сосредоточено на одном-единственном дне в скорбной военной летописи: 22 июня 1941 года, «вероломное нападение гитлеровской Германии на первое в мире государство рабочих и крестьян».
Советское сознание всегда употребляет именно это слово — «вероломное», но никогда не задается вопросом: а почему это большевистский диктатор Иосиф Сталин так беззаветно верил Адольфу Гитлеру, что отказывался верить в нападение недавнего союзника даже тогда, когда враг был уже на территории СССР? Почему Сталин не верил собственным соратникам, согражданам, даже собственной жене – а вот Гитлеру поверил? Может быть, потому что сама идея раздела мира, которой фюрер соблазнил доверчивого семинариста, была – и остается – главной мечтой Кремля. И когда появляется хотя бы призрак этой идеи, устоять невозможно.
Сталин уверил себя, что разделит мир с Гитлером, – и за это его безумие заплатили собственными жизнями десятки миллионов людей. Путин рассчитывает, что заставит Запад договариваться с собой о новом разделе, – и за это наследственное безумие еще предстоит заплатить.
Нежелание помнить о 1 сентября – это не просто игнорирование очевидных исторических фактов. Это еще и нежелание брать на себя ответственность за прошлое. Куда приятнее воображать себя жертвой агрессии, вопить «деды воевали» и торговать чужой болью – но для этого просто необходимо, чтобы война начиналась с 22 июня.
Понимать, что война началась с 1 сентября, что она стала прямым результатом советско-немецкого сговора, что Советский Союз до 1941 года и после 1945 года вел себя в Европе немногим лучше гитлеровской Германии, — это ответственность. Ответственность, которую неспособно взять на себя большинство россиян. Ответственность, которая может быть не только государственной, но и личной – собственно, с личной ответственности и начинается выздоровление государства.
Я не хочу прописывать рецепты этого выздоровления. Можно просто помнить, что 1941-1945 годы были временем героического сопротивления миллионов советских людей – и одновременно временем трагедии тех миллионов, кто оказался на оккупированной территории или избрал сторону Рейха. Но одновременно не забывать, что 1939-1941 годы, нападение на Финляндию, оккупация Латвии, Литвы, Эстонии, уничтожение Польши – это годы позора. А 1945-1991 годы – фактическая оккупация стран центральной Европы – десятилетия позора. Но это общие слова. А бывают ведь и личные переживания.
Я хорошо помню свое собственное. Это был 1991 год, поезд до Бонна. Мы разговорились с пожилым немецким профессором, специалистом по России, – и оказалось, что его отец был ранен в той самой битве на Курской дуге, в которой погиб мой дед. Я в очередной раз задумался о том, может ли денацификация и раскаяние отменить личные переживания.
А потом я подумал о другом моем деде, героическом офицере, который прошел всю Вторую мировую войну и скончался от последствий фронтовых ранений за несколько лет до моего рождения. Когда я был маленьким, я обожал рассматривать его награды, за освобождение и за взятие. И, конечно, я тогда не задумывался о том, что до 22 июня в жизни моего деда была Финская война, и был Львов.
И я понял, что поезд мог быть не до Бонна, а до Тампере или до Вроцлава. И я мог бы сидеть напротив внука финского или польского солдата, защищавшего родину от агрессора и погибшего в бою. Я отличался бы от немецкого профессора только тем, что в стране, которая тогда исчезала на моих глазах, не было ни денацификации, ни осознания ответственности. На могиле финского или польского солдата я замер бы в одиночестве.
Именно поэтому для меня так важно, что я оказался гражданином Украины, страны, в которой история войны отсчитывается с 1 сентября, а не с 22 июня. Это изменение даты – очень важный и очень непростой шаг к человечности и самоуважению. Чтобы иметь право чем-то гордиться, нужно научиться стыду.
Виталий Портников / Грани
